В темной комнате, затаившейся в неведомых складках небоскреба, мужчина фанатично стучал по печатной машинке, а она несколько недель к ряду возвещала об окончании очередной строки характерным щелчком. Уже и не счесть, сколько их было — десятки иль сотни тысяч, — но каждый таил звенящую тревогу перед неотвратимым будущим.
Когда писатель только садился за работу, на улице кипела жизнь. Манхэттен полнился весенним светом, резкими запахами и суетящимися людьми. Одни спешили насладиться собственными жизнями, но не находили времени даже на сон, другие — прятались в подворотнях и выискивали в толпах судьбу, которая норовила полакомиться их сердцами.
Теперь же мужчина пребывал в одиночестве. Солнце покинуло пустые улицы, а в комнате не было ничего, кроме стола и меловой доски, исписанной таинственными символами. Снаружи царила тьма, а окна небоскреба облизывали соленые воды — мир шел ко дну. Когда печатная машинка споткнулась о смелую идею и замерла, в комнату проник скрежет. Он неотвратимо нарастал, пока не оформился в различимое: «Сами Ярви, проснись».
До того, как мужчина устроился перед печатной машинкой, он успел прожить не одну жизнь, и каждая, под стать эпизодам пестрого романа, была озаглавлена разными именами. Еще недавно его знали как М̶а̶к̶с̶а̶ ̶П̶э̶й̶н̶а̶ Алекса Кейси — смурного детектива полиции, который хотел спасти собственную семью, а в придачу каждого приличного нью-йоркца, коих можно пересчитать по пальцам неумелого мясника.
Но, как и подобает главному герою фильма нуар, детектив пошел на дно. Вслед за десятками убитых, стонущим под непогодой городом и неподъемными обломками надежды. Острыми кусочками его расколовшаяся жизнь выскользнула сквозь пальцы, оставив позади лишь кровоточащие борозды. И никакого намека на надежду или выстраданное спасение.
«Я получал что-то, ничего не давая взамен. Это только отсрочило предъявление счета. Счет всегда приходит. На это, по крайней мере, можно твердо надеяться»
— Эрнест Хемингуэй, «И восходит солнце»
Вопреки мрачным метафорам и безнадеге, в которой остервенело барахтался М̶а̶к̶с̶ ̶П̶э̶й̶н̶ Алекс Кейси, в ту пору он был полон энергии и злости, двигавшей историю вперед. Пусть со скрипом и ценой жизни как самых близких, так и желанной femme fatale, его путешествие закончилось точкой. Кровоточащей и саднящей при каждом движении, но все же в ней таилось иллюзорное успокоение.
Оставив надломленного детектива, Сами Ярви облачился в новый облик. На этот раз он прикинулся известным писателем, который попутно с цветущей карьерой боролся с собственными демонами. Измученный вспышками гнева и алкогольной зависимостью, неспособностью писать и прогрессировавшей на их фоне депрессии, Алан Уэйк отправился в захолустный Брайт-Фолс.
Его жена верила, что в окружении пышной природы и сведенными к минимуму раздражителями к нему вернутся покой и вдохновение. Новые идеи забьют фонтаном, и отборная проза бурным потоком бросится на бумагу. Но Алан Уэйк писал хорроры, а не детские сказки, поэтому сам стал заложником кошмара.
Безмятежный отдых обернулся кровопролитной борьбой света и тьмы. И это не было метафорой — писатель буквально противостоял густому мраку, что охотно бы поглотил само солнце. Сами Ярви заставил своего героя пережить невиданные потрясения и заточил на ужасающие 13 лет на дне о̶з̶е̶р̶а̶ океана Колдрон. Пришла пора попробовать нечто новое.
За годы работы Сами Ярви, более известный как Сэм Лейк, обзавелся увесистым саквояжем с рассказанными историями, каждая из которых существовала в обособленном пузыре. Мона Сакс не подозревала о существовании Томаса Зэйна, а разбушевавшимся теням не было дела до валькирина и разборок между криминальными группировками Нью-Йорка.
Вопреки расплывчатым намекам, каждый из миров жил по собственным законам, выведенным в соответствии с определенным жанром. Так продолжалось до появления Федерального Бюро Контроля — секретной правительственной организации, куда волей случая угодило новое альтер эго Сами Ярви. В этот миг произведения финского поклонника кофе дали трещину.
Идеи, герои и особенности повествования далеких друг от друга вселенных стали частью цельного пространства. Они начали заполнять доселе недоступные лакуны — осторожно размывая свои границы и становясь частью чего-то нового. Вот только это к̶о̶н̶т̶р̶о̶л̶и̶р̶у̶е̶м̶о̶е̶ хаотичное смешение оказалось пробой пера — при работе над «Alan Wake 2» Сами Ярви отправился в паломничество по переосмыслению собственного творчества.
После 13-летнего заточения в лимбе, у которого не было ни начала, ни конца, Алан Уэйк потерял всякую связь с реальностью — он угодил в мир, не подчиняющийся привычным законам. В этом таинственном пространстве, до краев наполненном страданиями, напрочь отсутствовали запреты. Расползающаяся во все стороны тьма устроила революцию и возвестила о воцарении вседозволенности.
«[...] однообразно-правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя — и что бы там впереди ее ни ждало — смерть или новая жизнь, — всему она шлет свой восторженный привет»
— Иван Тургенев, «Вешние воды»
Если прошлые злоключения Алана Уэйка были прямолинейным хоррором в духе Стивена Кинга, то на этот раз они обратились мультижанровым коктейлем. Теперь параллельно разворачивались две самостоятельных, но не способных существовать друг без друга истории. Первая представляла собой мрачный детектив — с оккультными убийствами в окрестностях странного захолустья.
В свою очередь хоррор остался на месте, но изменил свою суть. Если ранее он просто задавал тон происходящему, то в «Alan Wake 2» кошмар превратился в полноценного героя, немногословного и изъясняющегося загадками. Тем не менее в его тарабарщине скрыты понятные идеи. В этом смысле продолжение истории Алана Уэйка больше походит на картины Дэвида Линча, который обличает в пугающую и замысловатую форму вполне обыденные переживания.
Хотя от мультижанровости и веет свежестью, она не была самоцелью, а выступила лишь инструментом в руках Сами Ярви. Он не просто наслоил хоррор на детектив и смешал ужас с дедукцией, но сам стал частью вымышленной вселенной. В определенном смысле Алан Уэйк больше не является главным героем собственной истории, так как границы его реальности окончательно размылись.
Благодаря этому вслед за Сами Ярви в повествование вклинились герои его прошлых историй. Окончательно выяснилось, что Алекс Кейси и Макс Пейн — это, по сути, один и тот же человек. Подвох в том, что Алан Уэйк прославился романами о детективе Алексе Кейси, который теперь — внешне не отличимый от самого Сами Ярви — приехал в Брайт-Фолс, чтобы помочь Алану Уэйку.
И это только самое очевидное смешение реальности и вселенных, придуманных Сами Ярви. В «Alan Wake 2» он постоянно ссылается на свои произведения, деконструирует их героев и наполняет новым смыслом. В этом мире, в котором ничто не ускользает от пристального внимания Федерального Бюро Контроля, нет устоявшихся догм — в нем возможно все и ничего одновременно.
Подобными перестановками в собственном творчестве, граничащими с его осознанным низложением, Сами Ярви будто размышляет на тему художественной вседозволенности. Искусство, с виду полное ограничений, в действительности не имеет границ. Оно подобно п̶е̶р̶е̶м̶е̶н̶ч̶и̶в̶о̶м̶у̶ ̶р̶у̶ч̶ь̶ю̶ бушующему океану — способному менять свою суть как с течением времени, так и в зависимости от того, кто опустить в него свои руки.
По размаху подхода и родству ранее несвязанных между собой идей «Alan Wake 2» стал для видеоигрового повествования примерно тем же, чем был «Улисс» Джеймса Джойса для литературы. Они не уничтожили привычной парадигмы, но заложенным в них модернизме продемонстрировали иной путь, в котором нет ни забронзовевших идолов, ни устоявшихся законов.
Сами Ярви охотно откликнулся на тревожный скрежет и встал из-за стола — он потянулся до хруста костей, заварил кофе и, ухмыльнувшись, выглянул в окно. Бушующий за ним океан покрыли сотни водоворотов, которые, пусть и напоминали петли, на самом деле были спиралями. И в каждой таилась история — полная мрака и отчаяния, но вопреки всему стремящаяся к свету.