Под лощеным брюхом Северной Америки на сотни миль раскинулось засушливое королевство. Сквозь бескрайние равнины — давно позабывшие, как выглядит их истлевший повелитель — к небу тянутся остроконечные возвышенности. И нет числа этим изваяниям, что молчаливо наблюдают за мерцанием звезд, дрожью мелкой растительности и ветром, гоняющим вездесущий песок.
Эта непреклонная земля никогда не искала компании. Ей нет дела до жизни, которая укрывается в местных пещерах и брызжет ядом на незнакомцев, равно как плевать на высокомерные в своем молчании облака, танцующий над раскаленной землей воздух и редкие капли воды, что мчатся меж молний к белоснежным костям.
Но иногда сюда забредают визитеры, на которых озираются даже холмы, столетиями не открывавшие глаз. Однажды их взору предстали две дюжины путников. На пыльных лошадях возвышались не то люди, не то бездушные глыбы. Покрытые с головы до ног кровью они раскачивались в такт невидимому метроному, а опоясывающие их ожерелья из человеческих ушей и отрубленные головы на фоне алого неба походили на безделушки.
К 1821-му году, перешагнув через десятилетнюю войну, Мексика избавилась от титула испанской колонии и обрела независимость. Хотя первостепенной задачей правительства стало сохранение собственных границ, протяженность которых не давала покоя Соединенным Штатам Америки, между делом ему приходилось бороться с воинственными индейцами, что самозабвенно резали местных граждан.
Одно из решений этой проблемы придумали на северо-западе страны. В 1837-м году власти штата Чиуауа платили за скальп воина апачей 100 песо. Беззащитные женщины, дети и старики стоили меньше, зато расправиться с ними было легче. Это привело к зарождению скоротечной лихорадки, вот только золото добывали не на приисках, а срезали его с человеческих черепов.
Поэтому отсеченные части тел были нужны окровавленным путникам для бюрократической отчетности, а не устрашения стервятников. В 1849-м году отряд, возглавляемый Джоном Глэнтоном, наняли мексиканские власти, чтобы тот избавил окрестности от свирепых апачей. Каждый скальп сулил пригоршню серебра, которое мечтало утонуть меж половиц захолустного борделя.
К началу романа «Кровавый меридиан» с Джона Глэнтона почти сошла позолота, придававшая ему человеческие очертания. Когда он ступил в пустыню Чиуауа в нем не осталось ни сострадания, ни веры в вечные муки, ждущие грешников. Его отравила мысль, что дни подобных ему безбожников сочтены, и единственное, чем можно развлечься перед смертью — кровопролитие, пьянство и блуд.
Погрязшие в пороке герои быстро смекают, что отличить скальп диких апачей от макушки мексиканского крестьянина, который смиренно чтит Бога и закон, не так-то просто. Снаружи оба усеяны вороненым волосом, а с обратной стороны покрыты кровяной коркой. Это озарение превращает и без того беспринципную банду в откровенных душегубов.
Во время «экспедиций» они вырезают мирных индейцев; грабят едва живые мексиканские деревни; насилуют всех, кто подвернется под руку; калечат стариков, детей и домашний скот. Насытившись чужими страданиями, подопечные Джона Глэнтона на несколько недель растворяются в алкогольном чаду, но даже в праздные часы не перестают сеять бессмысленное насилие.
«Судья сидел у костра с мальчиком-апачи, который смотрел на все вокруг темными бусинками глаз. Кто-то играл с ним, кто-то его смешил, ему дали сушеного мяса [...]. Его укрыли одеялом, а наутро, пока остальные седлали коней, Судья качал его на колене. Тоудвайн видел его с ребенком, проходя мимо с седлом, а когда десять минут спустя возвращался с конем в поводу, ребенок был мертв, и Судья уже снял с него скальп»
— Кормак Маккарти, «Кровавый меридиан»
Хотя события «Кровавого меридиана» разворачиваются на территории Мексики, творящиеся бесчинства отражают обстановку в Соединенных Штатах Америки. К середине 19-го века Западное побережье страны почти не имело постоянного населения — люди стремительно мигрировали из одного региона в другой. И если предубеждения они охотно брали с собой, то про законы и совесть часто забывали.
Более того, путешествие Джона Глэнтона выпало на период, со всех сторон зажатый вооруженными конфликтами. Буквально вчера завершилось противостояние США и Мексики, которому предшествовала «Вторая война за независимость» с Британией, а в предрассветном багрянце уже маячили армии янки и конфедератов. То была эпоха беспечного в своей юности общества и безграничных возможностей, что росли из пропитанной кровью земли.
С одной стороны, это делает главных героев заложниками сложившейся ситуации. С другой — их агония, пеплом покрывающая чужие головы, не имеет разумных границ. Будто ярые последователи Ареса, они приносят окружающих и собственные души в жертву войне — более древней, чем само человечество, и питающейся израненной плотью и выбеленными песком костьми.
В определенный момент ее фигура хтоническим божеством восстает над миром и прячет солнце. Небо застилает алая пелена; воздух наполняет смрад гниющих тел с вычищенными макушками, а песок норовит проглотить любого зеваку. Единственный выход из этого проклятого мира — смерть, мучительная и неотвратимая.
Кормак Маккарти помещает героев своего романа в замысловатый лингвистический конструкт. Это плотная смесь из непрекращающегося действия и иногда избыточных описаний, что караваном тянутся сквозь пески Чиуауа. В результате внимание к движению и окружающему героев пространству превращают «Кровавый меридиан» в неординарного отпрыска кинематографа.
Дополняет это ощущение полное безразличие к диалогам — под стать режиссерам, что творили сто лет назад, Кормак Маккарти показывает, а не проговаривает происходящее. Он даже не обособляет прямую речь, намеренно вплетая ее в остальной текст. Благодаря чему она напоминает одинокие кустарники, которые инородно замерли на фоне желтеющей пустоты.
В своей сути «Кровавый меридиан» является вестерном, но вывернутым наизнанку. Основная причина кроется в том, что в романе нет ни одного положительного героя, по его страницам фланируют сплошь головорезы. Вдобавок к этому события балансируют между немногословной притчей в духе «Мертвеца» Джима Джармуша и натуралистичной жестокостью «Костяного томагавка» Крэйга Залера.
Если Геннди Тартаковски толкает своего «Первобытного» (см. наш текст) к свету и цивилизации, то Кормак Маккарти погружает Джона Глэнтона и его прихвостней на самое дно. Со скрупулезностью таксидермиста он обесчеловечивает разъяренные гримасы, пока они не сольются в одну сущность — притягательно бледную, лишенную всякой растительности на теле и сострадания в сердце, вечно танцующую и никогда не спящую. Сущность, что никогда не умрет.
