Каждое новое утро не отличимо для нее от тысячи предыдущих. Она в одиночестве просыпается в своей финской квартирке, несколько минут смотрит в окно и сонно думает о пустом аквариуме, который однажды наполнится теплом, чтобы уже никогда не источать холода. В чашке плещется кофе, на дне тает горсть сахара, и иногда к ним заглядывает молоко, привнося во тьму немного света.
Большую часть дня она проводит на работе, сортируя продукты на полках супермаркета. Взгляд скользит по мясным консервам и упаковкам с хлебом, в прогалы водружают свежие товары, а просроченные отправляют в тележку, которую в конце дня вытряхнут в огромный мусорный бак. А ведь они по-прежнему годятся в пищу, несмотря на помятый вид и потускневший взгляд.
Обычно она предпочитает молчать и улыбается то ли из вежливости, то ли в попытке защититься от лишних вопросов, и в глубине ее глаз проступают очертания пустыни. Работа заменяет ей жизнь, а жизнь напоминает работу, в которой нет ни праздника, ни жизни. Круг давно замкнулся, и змей, олицетворяющий щемящую бессмысленность бытия, изгрыз свой хвост до белоснежных костей.
Он же начинает день еще прозаичнее, в рабочем вагончике на четыре койки. Мятое лицо отрывают от подушки, чтобы умыть холодной водой, пальцы проводят по идеально уложенным волосам, и бритва покорно рассекает основание каждой щетинки, что отваживается встать на пути. В итоге щеголь отправляется на работу. Это может быть что угодно — столярная мастерская, местный порт или строительная площадка.
Калейдоскоп профессий связан с тем, что он редко задерживается на одном месте, ведь у него затяжная депрессия. А вместе с депрессией приходит алкоголь, но, как и следовало ожидать, лишний градус наполняет силой исключительно эту самую депрессию. Змей бессмысленности продолжает грызть свой хвост, вращаясь вокруг неуемной жизни, которой нет дела до отдельных судеб.
Алкоголь припрятан во всех укромных местах, до которых он может дотянуться. Под брюками в личном шкафчике, в распределительном щитке, во внутреннем кармане куртки и, вероятнее всего, в фальшивом зубе, который в иную эпоху мог быть набит цианистым калием. Как только окружающие теряют его из виду, он окунает свое нутро в сорокаградусный нектар, что на миг притупляет одиночество.
Уже в который раз главными героями картины Аки Каурисмяки становятся не столько маргиналы, сколько отверженные души — те самые «Опавшие листья». Ни ему, ни ей не нашлось подходящего места в неторопливом обществе, где отпуск проводят в домике на опушке леса, вечерами ужинают с семьей и никогда не ругаются по мелочам. Для них эта тихая заводь годами оставалась недоступной.
«Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему [...] один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого только еще начинает тошнить»
— Венедикт Ерофеев, «Москва-Петушки»
Они встречаются в низшей точке. Она остается без работы с пригоршней монет в кармане, его же вот-вот уличат в очередном запое и отправят ночевать на скамью в парке. Вдобавок к этому на фоне маячит вооруженный конфликт, о котором при любой возможности возвещает радио. Казалось бы, какая может быть любовь в подобных обстоятельствах — и без того не самый приятный мир размывает осенним дождем.
Но виной их притяжению не сказочная любовь, которая одних наполняет трепетом, а иных вынуждает томиться в ожидании. В отличие от главных героев «Прошлых жизней» (см. наш текст), которые встретились благодаря давно утерянной симпатии, они несут в себе тоску, копившуюся годами. И Аки Каурисмяки прямым текстом заявляет, что это роднящее чувство гораздо сильнее, нежели обыденная влюбленность, которую сдует первый порыв ветра.
Поэтому совершенно не важно, в какую пору они встретились. С таким же успехом он мог быть успешным дантистом или преподавателем истории в школе. Она — непризнанным хореографом или медсестрой в хосписе. Даже финансовое благополучие и наличие семьи не исправили бы той печали, что связывает их сильнее общих интересов и скоротечных химических реакций. Кто-то назвал бы подобное влечение судьбой, но Аки Каурисмяки видит в нем почти комическую неотвратимость.
«Опавшие листья» и его герои порхают будто в безвременье. Работы Аки Каурисмяки всегда отличались несколько отрешенным видом, словно его вовсе не интересует повседневность. Но на этот раз он пошел дальше и, кажется, вплотную приблизился к фильмам Роя Андерсона (см. наш текст). Он и она говорят урывками и почти не проявляют эмоций, а окружающее пространство напоминает о давно ушедшей эпохе, о существовании которой никто не подозревал.
Время относительно в этом мире, впрочем, как и в мире реальном. Для Аки Каурисмяки это не постоянная величина, а не имеющая четких очертаний субстанция, что меняется от человека к человеку и от квартала к кварталу даже в границах одного города. И утверждает он это не для того, чтобы поерничать, а потому, что нет никакого смысла отмахиваться от правды. Все равно она однажды выйдет наружу, как нитки из поношенного свитера.
Уборщик сметет осенние листья в аккуратную горку. И в этих недрах затаятся он и она, совсем рядом. Но когда они заметят друг друга, мимо промчится игривый пес и отбросит ее в сторону, а его подхватит ветер. Жизнь сделает все, чтобы разлучить их. И все же, пусть и с подачи стареющего финна, на них обрушится та самая неотвратимость, которая объединит их в единое целое. Прелесть в том, что скрыться от этой неотвратимости не суждено никому. Иначе это была не она, а лишь мираж в пустынном взгляде.
