Давным-давно, на далеком-далеком континенте властвовала первобытная жестокость. Хотя самые внушительные динозавры вселяли ужас исключительно в хрустящую растительность, их сородичи поменьше вели неустанную битву. Люди же, пусть и выглядели лакомой добычей, бросались в бой с хищниками любого размера — заливая кровью прозрачные озера, колосящиеся равнины и подножия кипящих вулканов.
Тем не менее потомки обезьян, уже обладавшие зачатками интеллекта, никогда не нападали на опасных зверей первыми. Большую часть времени они охотились на мелкую живность — ловили рыбешек, выслеживали кабанов, а в особо голодные дни жевали мерзких насекомых. Их быт сложно назвать идиллическим, но он был предельно лаконичен и понятен.
Первобытный человек попросту хотел выжить и продолжить род, любой ценой передав гены будущему поколению. Потеря потомства приравнивалась к поражению. Поражению перед порядком вещей, который вынуждал рвать плоть любому, кто смердел опасностью. Потому в тот самый миг, когда кучка динозавров разорвала семью безымянного героя, он проиграл, и его существование утратило всякий смысл.
В большинстве произведений, вне зависимости от их формы, смерть близких и погоня за убийцей становятся тем самым конфликтом, вокруг которого выстраиваются образы всех действующих лиц. Но в мультсериале «Первобытный» Геннди Тартаковски, прежде всего известный как создатель «Самурая Джека», отринул знакомые сюжетные ходы и современный подход к повествованию.
Когда проигравший природе герой готовится лишить себя жизни, он встречает самку тираннозавра, которая в одиночку заботится о своем потомстве. Примат, сделавший только шаг в направлении удивительного и полного страданий социума, вновь предстает перед идиллией, что стремительным ручьем выскользнула сквозь его пальцы. Но даже зачатков эмпатии ему хватает на умиление.
Оттого страшнее внезапный визит монстров, которые накануне отобрали у героя семью, и без малейших раздумий полакомились невинными детенышами тираннозавра. Казалось бы, круг замкнулся, примата и ящерицу сплотила жажда мести, но сожаления затмевает ярость — обидчики умирают почти мгновенно. Вопреки ожиданиям, близкие отомщены, а впереди маячит только кровожадная неизвестность.
Последующие приключения героев представляют собой подобие роуд-муви, у которого нет финальной остановки — товарищи по несчастью просто бегут от смерти, выглядывающей из-под каждого камня. Этой бесцельностью, насквозь пропитанной тревогой, но позволяющей дышать полной грудью, пронизан каждый эпизод. А усиливает его тотальное «безмолвие».
Дело в том, что единственная форма взаимодействия в этом мире — крик разной тональности. «Первобытный» напрочь лишен диалогов, которые в иных произведениях опоясывают героев связями и заполняют пространство между непосредственным действием. Именно эта лаконичность воскресила первозданную материю кинематографа.
Отсутствие дополнительных пояснений освободило пространство для движения. Вместо того, чтобы прибегать к изначально чуждым для кино формам повествования, Тартаковски просто показывает. Не спеша и с обилием акцентов. Если главные герои не могут поделить добычу, то безмолвная сцена длиною в несколько минут оголит каждый комичный нюанс этого противостояния, не растеряв при этом высокого темпа всей истории.
Несмотря на то, что в 2022-м году планируется выход второго сезона, даже в нынешнем виде путешествие необычной пары ощущается целостным. Банально потому, что у него есть шокирующее начало, которое не требует полноценного финала. Ведь единственное, что ждет здешних обитателей — неотвратимая и, скорее всего, мучительная смерть, лик которой не меняется тысячелетиями.
«Из этого последнего прибежища путь один — на небеса. Отсюда, прочерчивая в прозрачном эфире невидимые траектории, уносишься домой».
— Генри Миллер, роман «Черная весна»
Угодившая в заголовок первобытность указывает не столько на эпоху, в которой разворачивается действие сериала, сколько на его общую структуру. В своеобразной архаичности Тартаковски нащупал ту магию, которая некогда сделала кинематограф популярным, и палитрой в несколько цветов изобразил разностороннее и глубокое произведение.
Отсутствие речи не мешает главным героям понимать друг друга, ведь для базового взаимодействия достаточно прикосновения, взгляда или элементарного мычания. Из-за простоты эти жесты не требуют пояснений, напротив, своей универсальностью они задают событиям определенную тональность — пусть и не самую замысловатую, но полную эмпатии и сострадания.
Более того, общая лаконичность «Первобытного» идеально ложится на его запредельную жестокость. Под отчаянный рев кровь лужами разливается по земле, конечности с хрустом переламываются, а внутренности гирляндами виснут на деревьях. Подобная прямолинейность органично вписывается в мир, в котором смерть близких выступает не финальным аккордом, а обыденным круговоротом жестокости.
Геннди Тартаковски не просто примирил инстинктивное сопереживание с первобытным насилием, но и обратился к истокам кинематографа. Путешествие огромного примата и похожего на кошку тираннозавра не что иное, как дань уважения немым картинам Чарли Чаплина — на первый взгляд предельно простым и насмешливым, но в действительности полным любви и сострадания к окружающим.
