По едва различимой дороге, сквозь фланирующие снежные хлопья и белоснежную мглу, пробирается настырный автобус. Подобно дельфинам, что следуют за очередным кораблем, вдоль обочин игриво скользит ветер. А среди местных полей отшельниками возвышаются деревья — на сотни метров вокруг их ощетинившихся крон нет ничего, что могло бы привлечь внимание.
Неприветливая и отчужденная земля, которая давно примирилась с собственным затворничеством. Ей неведомы спешка больших городов, непокорность амбиций и культура, бурлящая в жерлах людских душ. Здесь правят простые истины, которые, все как одна, сводятся к стремлению выжить. И наблюдает за этим неспешным парадом судеб молчаливый гигант Арарат.
Четыре года назад внутри такого же автобуса или металлической ладьи, рожденной мифами об Одиссее, в это безвременье вторгся Самет. Позади остались суетной Стамбул, обучение в художественной школе и многочисленные друзья. Их поглотила обязанность проработать несколько лет учителем в сельской школе и прикоснуться к безмолвному величию Восточной Анатолии.
Вплоть до событий времен Первой мировой войны эти края населяли армяне, но к приезду Самета их место заняли курды. Правда это не изменило сути региона — как и пару веков назад, он остается вотчиной крестьян, которые живут в «чужой» стране. Ведь будучи национальным меньшинством, запертом в подобии Нифльхейма, курды существуют по воле турок.
Поэтому прибытие Самета напоминало ссылку в дикие земли, что населены дикарями — кровожадными и достойными воочию лицезреть события «Кровавого меридиана» Кормака Маккарти (см. наш текст). Но одновременно с этим молодой учитель будто нес просветление голым и необразованным аборигенам, олицетворяя могущество уже разложившейся или еще не провозглашенной империи.
Под стать миссионеру Самет попал в мрачное царство, где умение читать и писать имеют меньшую цену, нежели способность доить коров, стрелять по волкам или пасти овец. По мнению культурной Турции здесь властвуют невежество, безработица и религиозные культы. Никто по своей воле не покинет Анкару и уж тем более Стамбул ради местных пейзажей и рассыпающихся хибар.
Вот и Самет с первого дня грезил возвращением к Босфорскому проливу. Гордая Анатолия сковала его коркой льда, сквозь которую он наблюдал за местными и их царством, что половину года укрыто мокрым снегом. А по ночам между домов, излучающих уют и всполохи света, виднелось бездыханное тело огромного создания.
Первое время Самет искренне верил, что этот регион обречен. Он видел в нем мир, которому не суждено расцвести, ведь снега плотно окутали крохотные ростки надежды и погребли под собой весну и лето. Еще сотни лет одиночества тому назад. Но спустя несколько лет преподавания и к началу картины «О сухой траве» отношение мужчины изменилось, во всяком случае к собственным ученикам.
За полтора века до описываемых событий в объятие дикой природы рухнул другой молодой путешественник. В ту пору католическая церковь отправила датского пастора в Исландию, чтобы он заложил новый приход. На его беду, «Земля бога» (см. наш текст) оказалась не просто неприветливым местом, а остервенелой и голодной до людской плоти сиреной, обожающей слабых духом.
Но Самету повезло больше — посреди дикой природы и безнадеги нашлось место свету. Дети, которых он учит рисованию, могут впитать его культуру, свободный ум и непокорный нрав, тем самым став основой для преображения всего региона. И Арарат, как и одинокая стальная птица, что днями напролет качает горючий перегной, должен засвидетельствовать эту революцию.
Самопожертвование ради светлого будущего становится наваждением главного героя. Пусть его жизнь в данный момент лишена ярких красок, зато он поможет детям, которые растут среди удушающего патриархата и в бескультурье близких. Возможно, именно благодаря стараниям Самета рабочая партия Курдистана перестанет быть пиком карьеры для многих мальчишек.
В теплых водах надежды проходят почти четыре года, скоро идеалист отработает положенный срок и вернется на вожделенные стамбульские улицы. Но прежде ему придется столкнуться с обезоруживающей правдой — ни местным детям, ни Анатолии не нужны чужие жертвы. Все чаяния учителя оборачиваются огромным Левиафаном, чье гниющее тело с самого начала пряталось за остовами ночных домов.
«У человека Средневековья весь уклад нашей нынешней жизни вызвал бы омерзение, он показался бы ему не то что жестоким, а ужасным и варварским! У каждой эпохи, у каждой культуры [...] есть свой уклад, [...] своя красота и своя жестокость, какие-то страдания кажутся ей естественными...»
— Герман Гессе, «Степной волк»
Самонадеянный и по-прежнему молодой мужчина сталкивается с собственным невежеством. Тем самым невежеством, в котором он обвинял соотечественников, живущих под сонным взором Арарата. Ведь истинная ограниченность скрывается не за неумением читать или писать, а за нежеланием принять чужую точку зрения. Уклад, отличающий учителя от пастуха и неверующего турка от религиозного курда.
Буйный змей, олицетворяющий эгоизм и неверие в других, обязан умереть, ведь неприятию чужих слабостей нет места в чистом сердце. Однажды вздувшееся брюхо Левиафана лопнет, и из образовавшейся прорехи выглянет не смрадная плоть, а зеленеющие стебли. Зиму тревог и сомнений сменит лето принятия и смирения, а белоснежную вершину Арарата украсит парча из шкуры почившего небожителя.
